9 ноября 2007

The Gauntlet: Как дела?

Рихард: Всё очень неплохо, спасибо. Всё такое суетное последнее время, это переходит в некоторое безумие, и я не знаю, почему так происходит. Но я не склонен подуськивать прессу, я лишь спрашиваю их мнение.


The Gauntlet: Наверное, это хорошо, что всё так происходит. Но если было бы иначе – ты бы расстроился?

Рихард: Конечно да. Мне кажется, я ещё ни разу не получал столько положительных отзывов от прессы и журналистов. По-моему, это замечательно. Единственное, что даёт тебе право говорить: «Моя пластинка имеет успех» - это количество продаж. Если люди это слушают, значит, это им нравится.


The Gauntlet: Согласен. Альбом к тому же очень неоднороден.

Рихард: Так и есть. Что мне нравится в начале – это то, что становится понятно, откуда я. Когда слушаешь альбом, чувствуешь разные нестроения. Мне это нравится. Я был очень удивлён, когда после некоторого времени снова прослушал его и понял, насколько же он роковый у меня получился. А ведь это настолько привычно – начинать с мрачного альбома? Ты согласен?


The Gauntlet: Я абсолютно согласен. Более того, первый трек «Emigrate» звучит очень по-раммштайновски. Мне эта песня понравилась, но я стал думать: «Раз так, значит большинство песен на альбоме сделано по тому же рецепту, а раз так, значит, Emigrate – это Rammstein номер два». Но затем, когда я дослушал пластинку до конца, я понял, что это не так.

Рихард: Точно!


The Gauntlet: Была ли песня «Emigrate» написанной под Rammstein? Она тебе понравилась бы в таком виде?

Рихард: [смеётся] Это одна из тех песен, о которых я сожалею, что не записал их с Rammstein. Я очень люблю слушать песни в машине: просто только так я могу по-настоящему насладиться музыкой. Поэтому я трачу огромные деньги на звуковую систему для своей машины. Когда я слушаю музыку в машине, это выносит её на какой-то иной уровень.


The Gauntlet: Со мной то же самое, но сейчас у меня появились дети, поэтому не всегда получается врубить радио на полную.

Рихард: Да?! Сколько у тебя детей?


The Gauntlet: У меня две девочки: одной два года, другой – шесть

Рихард: У меня тоже двое, но они гораздо старше. Моей дочке в феврале исполнится 17, а сыну в декабре будет 15.


The Gauntlet: Не могу себе даже представить каково это: иметь дочь-подростка…

Рихард: Это не было одной из тех событий, к которым я как-либо готовился. Когда мы жили все вместе, я не был по-настоящему отцом для неё. Когда мы развелись с моей женой, мы делили опеку над детьми. Они жили по две недели со мной, а потом две недели с мамой. И когда они стали тинэйджерами, мне было легко с ними справиться. Как-то раз их мама позвонила мне и попросила меня вернуться… Из меня в итоге получился неплохой отец; я потакаю им, но всему есть свой предел. И когда я говорю «нет», это означит, что нет. Но я довольно демократичен. Я знаю, что детям нужны ограничения. Помнится, когда я вернулся с записи альбома «Reise, Reise» из Испании, это была одна из самых ужасных недель в моей жизни. Я не мог… Я не знал, что мне делать. Кричать или бить детей – не мои педагогические методы… Я часами говорил с моей дочерью; и вот, мне казалось, она начинает меня понимать, но ещё секунда, и она уже снова готова убежать от меня. Она прогуливала уроки, могла что-то своровать – и это ещё не полный список её «проказ». Я надеялся, что со временем это пройдёт. Такое ощущение, что всё их поколение растёт таким: совершенно бессовестным. Она приходит со своими друзьями, и они все кажутся мне потерянными людьми. Может, мне, конечно, всё это только кажется, потому что я вырос в ГДР – не знаю. Но когда я был в их возрасте, мы ставили перед собой цели, мы стремились их достичь. Складывается такое ощущение, что у них нет цели в жизни.


The Gauntlet: Для меня это тоже очень большая проблема. Я надеюсь, моя дочка понимает то, что я ей пытаюсь объяснить. А твои дети знают, что ты «тот самый Рихард из Rammstein»? как они к этому относятся?

Рихард: Моя дочка первой слушала все мои треки, сделанные для Rammstein, поскольку она была предельно откровенна. Если ей что-то не нравилось, она так и говорила. Но теперь она поняла, как можно с помощью этого меня размягчить. Поэтому я больше не прибегаю к её услугам.


The Gauntlet: Представляю, как это выглядит: «Папа, твоя новая песня просто замечательная… а можно я покатаюсь на машине?»

Рихард: Точно-точно! Я часто пробовал на ней наши раммштайновские песни, но теперь она из этого выросла. Вся проблема в том, что я поступал в отношении с ней неправильно. Всё внимание уделялось ей безвозмездно, ей ничего не приходилось делать. Она никогда не сталкивалась сама с проблемам, но ведь нужно шевелиться, хотя бы задницу с кресла поднять, чтобы чего-то достичь. Порядок и дисциплина – вещи, по-моему, не знакомые многим сверстникам моей дочери. Мой отчим разными методами выбивал дурь из моей башки, но, в конце концов, я становился очень дисциплинированным. Я не хочу сказать, что это единственный верный метод воспитания, но ведь это работало: порядок и дисциплина приносили свои плоды. Но быть ребёнком того, кто многого достиг – не так уж просто. Ей самой надо осознать необходимость деятельной жизни. Я очень надеюсь, что рано или поздно она это поймёт.


The Gauntlet: Я ненавижу менять тему разговора, и мы бы могли ещё пару часов говорить о детях, но у тебя недавно вышел альбом…

Рихард: [смеётся]


The Gauntlet: Emigrate ведь твой побочный проект? К чему ты его двигаешь?

Рихард: Сначала это был просто мой проект, но теперь Emigrate превратился в группу. Я собираюсь продолжать заниматься этим проектом, поскольку он помогает мне оставаться в полном душевном равновесии. Самой важной причиной моего внутреннего разлада стало то, что я уже не мог играть только в одной группе. У меня такая натура – я переполнен энергией, её надо куда-то девать. Да и потом всё это страшно похоже не шоколадный пирог. Он замечательный, вкусный, но если питаться им постоянно, тебя станет от него тошнить. Emigrate даёт мне возможность поделить энергию пополам. Я никогда в жизни не верил в моногамию, я верю, что жизнь двойственна. Создать новую реальность для меня было отличным способом сохранить спокойствие и уравновешенность. Вот почему я считаю Emigrate своим спасением. Это позволило мне вернуться в Rammstein и снова стать счастливым гитаристом.


The Gauntlet: Судя по тому, как ты описываешь своё участие в Rammstein, создаётся впечатление, что это какое-то ужасное место…

Рихард: Нет, в Rammstein не так уж плохо. Просто у каждой группы свой ритм работы. Мне кажется, что слишком много работы, слишком много нажима не приведут ни к чему хорошему. Если ты ведёшь машину со скоростью 200 миль в час, когда все остальные на дороге едут со скоростью 100 миль в час, то рано или поздно тебе понадобится скорая помощь. И с самого начала надо очень хорошо понять, каков же ритм работы у группы, какова её скорость? По началу я был очень недоволен всем происходящим и принимал всё слишком близко к сердцу, потому что думал, что делаю благое для группы. Но однажды я решил дистанцироваться от группы и посмотреть, а каков всё-таки их ритм. Очень важно для группы – держаться вместе. Очень многие команды слишком напрягаются, давят друг на друга, надрываются и, в итоге, сгорают. Ну и что хорошего отыграть 5 лет и сгореть, исписаться? Разделение своего творческого «я» между двумя группами – как раз то, что было мне нужно. Я всегда хотел петь – это была моя мечта (собственно, каждый гитарист мечтает петь). Я не мог позволить себе постареть и даже ни разу не попробовать спеть. Когда я приехал в США в 2001году, я постоянно сочинял: Нью-Йорк меня тогда очень поразил и вдохновил. Но я не знал, куда с этим всем материалом податься. Меня это очень угнетало, и тогда-то я и решил начать петь.


The Gauntlet: Значит для этого ты организовал Emigrate? Тебе нужен был запасной аэродром?

Рихард: Да! Как обычно это бывает, после разочарования и потерянности открылись новые горизонты. Я повёрнутый на творчестве парень, и идти постоянно на компромисс было для меня невыносимо. Компромиссы в творчестве не для меня! Я принимаю всё это слишком близко к сердцу. Я очень верю в Rammstein как в команду, я верю, что в нашей группе есть место чему-то необъяснимому, вроде колдовства. Но музыка для меня значит очень много – нам всем надо было это понять. Сейчас, после всего, что случилось, мы снова счастливы, мы снова равноценны по отношению друг к другу, и это, наверное, самое важное для нас. Возвращаясь к разговору об Emigrate, этот проект делает меня более уравновешенным в плане моих идей и творческих желаний. Конечно, это неплохо, но всё может обернуться другой стороной. Я очень боюсь потерять свою способность спорить с парнями по любому поводу, а это важно.


The Gauntlet: А что, быть фронтменом и главным лицом в группе гораздо комфортней?

Рихард: Я никогда не думал об этом в таком ключе. Просто я не мог ощутить себя полноценным автором песен, не мог до конца выразить то, что у меня внутри. Когда я только начинал играть на гитаре, меня очень интересовало, как нужно играть песню, всякие примочки и тому подобное… Поскольку в Rammstein я не использую свой голос, моя музыка получала такое мрачное и драматичное звучание. Но мне оно казалось недостаточным. Мне хотелось использовать свой голос, чтобы доделать песню до конца и заставить её звучать правильно. Для меня это было очень важным моментом: писать песню с моим собственным вокалом. Мне просто хотелось делать песни самому от начала до конца.


The Gauntlet: И Якоб Хельнер и Штефан Глауман продюссировали твой альбом?

Рихард: Это не совсем верно. Поскольку музыканты, которых я позвал, никогда не играли вместе, я немного нервничал по поводу того, как что пойдёт. Я не был уверен, что у меня получится распределить роли, но когда мы оказались в студии, все пошло само по себе. Ну, а поскольку в начале я очень переживал, я пригласил Якоба. Но как только я понял, что беспокоиться не о чем, он стал просто нашим консультантом. Мы сделали 17 песен за две с небольшим недели.
Что же касается Штефана: я нашёл множество звукорежиссёров, которыми можно было просто восхищаться, но я был не в состоянии их звать. Со Штефаном я имел много дел в плате записи Rammstein, и я знаю, то на этого парня можно положиться. Признаться, в начале было сложновато: я пытался адаптировать раммштайновский звук под Emigrate. Я слушал песни и был слегка разочарован: получалось совсем не то, что я хотел услышать, но объяснить ему это у меня не выходило. И тогда я решил вернуться к самому началу. Для меня Emigrate – это метафора куба. Я не знаю точно, почему мне так кажется. Но я попытался объяснить Штефану, что мне нужно «кубическое» звучание, и это сработало! Таким образом, мы оторвались от звучания Rammstein. Якоб послушал треки, чтобы сказать, всё ли его устраивает. Он немного поменял роли – мне это очень понравилось, хотя поначалу это заставило меня понервничать. Ну а Штефан просто замечательно микширует при условии, что ты нашёл с ним общий язык, и он понял, что ты от него хочешь.


The Gauntlet: Мне показалось, что Emigrate лучше передает музыкальное настроение песни, чем Rammstein.

Рихард: Вот об этом и речь. Я вижу киносценарий внутри каждой песни, а сама песня – как саундтрек. Мне нравится, когда настроение песни чувствуется без вокала. Вообще, последнее время для меня многое поменялось: я будто сказал «Прощай» старому миру, и «Здравствуй» – новому. Мне нужно было на некоторое время попрощаться с Rammstein и моими детьми и уйти с головой в совсем другое измерение. Раньше мне было вполне удобно жить в Берлине, но всё сильно изменилось. Путь самоистязания для творчества очень продуктивен. Ты всегда должен быть голоден как автор песен, как музыкант. Если я буду слишком счастлив, я не смогу больше писать. Поэтому, чтобы у меня была возможность писать, я подсознательно мучу себя, загоняю в угол. И лучшее место для этого – Нью-Йорк.


The Gauntlet: У песни «You Can’t Get Enough» более плавный и спокойный ритм, она сама более меланхоличная, чем остальные песни на альбоме.

Рихард: Все эти песни очень личные. Я никогда не говорю о своей лирике. Но здесь мне хотелось сделать диалог со слушателями. Если ты можешь составить историю по мотивам слов моих песен – то это замечательно.


The Gauntlet: Я, конечно не буду спрашивать тебя о том, что значат тексты твоих песен, потому что я понимаю, что это как поэзия: каждый понимает их по-разному.

Рихард: Я помню, в школе у меня были уроки искусства. Учительница показывала нам картины и спрашивала, что, на наш взгляд, хотел сказать художник. Мы делились соображениями, сочиняли истории, а потом учительница говорила, что на самом деле хотел сказать художник. Я был настолько обескуражен тем, насколько наши истории были интересней.


The Gauntlet: Вот так же я был обескуражен, когда узнал, что «Old Man» Нила Янга было чем-то вроде почвы для некоторых песен Боба Дилана. Эти песни оставляют гораздо больше простора для фантазии.

Рихард: Была книга о том, как нужно писать песни. Там шла речь о старых американских авторах песен, вроде Боба Дилана и Янга, ну и ещё много о ком. Там приводились их размышления о том, что следует писать песню со словами, которые хаотично приходят на ум. Они просто кричали слова, подходящие к этому моменту, не зная, что из этого в итоге получится. Я тоже так делаю. Как-то раз я потом пытался что-то поменять, но понял, что это бесполезно, и прекратил этим заниматься. Я действительно полагаю, что песня приемлет лишь те слова, какие пришли в самом начале её сочинения, только те слова, которые крутились вокруг в этот момент.


The Gauntlet: Немецкий язык гораздо более агрессивный. В чём для тебя заключается сложность выражения своих эмоций на нём так же свободно, как на английском?

Рихард: Немецкий – действительно великий язык, но он очень сложный. Не каждый способен писать тексты на немецком. Вот Тиль, я считаю, делает это великолепно. Есть ещё пара авторов, которые так же меня впечатляют. Но ведь для немецкой лирики нужна особая музыка; всё дело в ритмичной манере произнесения немецких слов. Английский более звучен. Да и потом я вырос на англоязычной музыке и сейчас живу в Нью-Йорке, так что английский для меня вполне удобен. Вообще я абсолютно уверен в том, что окружающие тебя вещи и обстоятельства очень влияют на сочиняемую тобой музыку. Так что сейчас для меня удобнее писать на английском. Для меня этот язык менее формальный. В немецком языке не обойдёшься парой выражений для короткой беседы, на немецком гораздо сложнее давать интервью. Я могу разглагольствовать о политике или каком другом дерьме, но небольшой беседы не получится. На английском просто болтать с девушками, а на немецком это гораздо сложнее; там не скажешь «How is it going?» (вроде нашего «Как твоё ничего?» прим. переводчика)


The Gauntlet: Неделю назад, когда я разговаривал с Паулем, он сказал мне, что Rammstein готовы к записи альбома. А ведь Emigrate прекратится, когда ты войдёшь в студию для работы в Rammstein. То есть мы не увидим Emigrate-тура?

Рихард: На данный момент для меня это проблемно. Я предан Rammstein, мы записываем новый альбом, и каждый из нас находится сейчас в замечательном настроении. Самая главная вещь для нас сейчас – это поскорее сделать запись и отправиться в тур. Вот на что я сейчас нацелен. Rammstein не выступали вживую уже около двух с половиной лет. У меня нет времени на Emigrate. Я просто физически не в состоянии сделать это. Морально я готов на это, а физически – нет. Я уже пишу песни для второго альбома Emigrate и надеюсь, что вот с ним-то мне удастся поехать в тур. Я обожаю сочинять, я вообще люблю создавать вещи. Тем более здесь, в Нью-Йорке; этот город мне помогает.


The Gauntlet: Нью-Йорк – твоя муза?

Рихард: [задумался] да, я бы так это назвал.


The Gauntlet: Мне кажется, мы все находим свою музу в разных местах Земли. Вот меня Нью-Йорк пугает. Я сам из Лос-Анджелеса, а Нью-Йорк – какой-то бешенный город, он совсем другой.

Рихард: В этом городе такое фантастическое движение всего происходит: это то, что мне нужно, это то, что я люблю. Я в некотором смысле привилегирован: у меня собственный дом в SOHO, там же студия в цокольном этаже. Я получаю неповторимую энергию от этих улиц. Между Берлином и Нью-Йорком огромная разница: когда я выхожу на улицу здесь, в Нью-Йорке, я чувствую себя частью чего-то, частью этого огромного города. Но когда я дома – я один. В Берлине же всё по-другому: когда я на улице, я чувствую себя совершенно одиноким . В этом есть что-то сверхъестественное, я не в состоянии это объяснить.
Сейчас я возвращаюсь, чтобы месяц проработать с группой. Что самое замечательное в Rammstein так это то, что мы ни разу не записывались в Берлине. Я надеюсь, мы сможем в этот раз записаться в Лос-Анджелесе; там солнечно, а я люблю солнце. Я говорю об этом с парнями. Если всё удастся, это будет очень хорошо. Мы собираемся засесть в студию в марте, и думается, это будет здорово.


The Gauntlet: сколько песен вы уже написали?

Рихард: Ну, где-то 30 песен и отдельных идей, над которыми уже начинается работа с текстами и вокалом. Я могу подкинуть ребятам больше идей, чем готовых песен. Завтра я улетаю в Берлин, а затем поеду на Балтийское море, чтобы закончить песни. Надеюсь, всё получится здорово.


The Gauntlet: Пауль сказал, что эти песни буду более жёсткими, чем предыдущие композиции от Rammstein.

Рихард: Ну, что ж, мне это нравится. Эти песни более ориентированы на живое исполнение. Большинство из новых песен заставляют нас репетировать и репетировать: к нам приходят идеи, и мы пробуем дальше час за часом. Такое бывало и раньше, и это хороший знак. Это значит, что всё идёт как надо. Тяжелее всего у нас шла работа над альбомом «Mutter» - тогда было очень много проблем, но большинство людей считают, что это наш самый сильный альбом.

Jason Fisher
The Gauntlet



// Перевод DSHF //

Tweet